Господи, помилуй нас! – Мне говорят, что: «Когда я слышу, как священник грубо говорит о своих прихожанах или прихожанках, тем самым уличая их в грехе блуда, я не хочу ходить в такую Церковь. Он меня отлучает от Бога и от Христа».
Отец Андрей Ткачев:
– Давайте спросим этого человека – а он вообще часто ходит в церковь? Может он вообще не ходит туда? Тогда это лишняя риторика. Правду говорить надо человеку. Почему развратнику нельзя сказать, что он – развратник. Почему вору нельзя сказать, что он – вор. Зачем нужно убийство дитя во чреве называть медицинским избавлением от нежелательной беременности? Зачем закатывать в эти обтекаемые словесные формулировки вопиющий к Небу грех? Так же и здесь. Ах, обижаетесь! А вам вообще не обидно, что вся жизнь наша – филиал дома терпимости. Что половая тема стала главной темой во всех глянцевых журналах. Что о сексе мы только и разговариваем. Фрейд мечтал: «Как только мы свободно заговорим о сексе – неврозы, психозы, и прочие расстройства психики испарятся». На самом деле мы уже лет сто говорим только про секс, а неврозы и психозы только увеличиваются и увеличиваются. Это не та дорога. Это ложный путь. Мы живем в развратном мире. Нет ни одного фильма без обнаженки.
– А как же то, что Церковь должна говорить языком любви, милосердия?
Отец Андрей Ткачев:
– Да не должна она так говорить. Скальпель же в руках хирурга – это же тоже инструмент любви. Кровища течет, у него весь халат забрызган. Он человека режет. Но он же не садист, он его вылечить хочет. Вот, пожалуйста, любовью занимается человек. Весь забрызганный кровью хирург, если пациент спасен, он занимается любовью с ним три часа. Потом снял маску и упал в обморок. А тот через два дня поднялся. Это вот картина любви. А то, что называют любовью эти люди – прелюбодеи и прелюбодейки фактические… Избыточная тяга к нежности словесной – это признак блудливой души. Это Иоанн Лествичник говорит. Блудники, например, любят плакать. Они сентиментальны. По Иоанну Лествичнику – это признак блудливой души. Они не плачут о грехах, а плачут о всякой чепухе. Они избыточно нежны. Ах, не говорите при мне этого! Хотя, в принципе, сами знают все это. И живут в разврате. И их это не оскорбляет. Такова картина наша. Они такие фасадные человеколюбцы. А внутри, за фасадом у них – ой, ой, ой…Такие творятся вещи.
– То есть – жесткость должна со стороны Церкви звучать?
Отец Андрей Ткачев:
– Когда речь идет о истине – стилистика имеет последнее значение. Человеку нужно докричаться до оппонента, если хочешь спасти его. Вот, например, в наушниках идет человек на переезде. А там поезд летит. Нужно орать ему со всех сил. Со всей дури, со всей мочи. Чтобы он посмотрел: «Чего там дядька кричит? Чего хочет?» – «Там поезд!! Прыгай в сторону!!» Нужно докричаться до человека. А, если я буду…да ладно, у него мама есть. Пусть она ему кричит. Типа – …чего я буду горло драть? Стыдно же на улице кричать. Вот при всех этих вещах погибают люди. Речь о истине – это речь о смерти и жизни. Это не речь о личном выборе: «Хочу – не хочу, будет Бог – не будет Бог – мое личное дело». Это речь о жизни твоей вечной или о гибели твоей вечной. И там, где речь о жизни и смерти – там сю-сюкать – последнее занятие.
– Толерантность – это слово, которое не должно, наверное, присутствовать?
Отец Андрей Ткачев:
– Толерантность – это признак безразличия. «Ты делай так, я буду делать так. Мне на тебя наплевать. Ты не трогай только меня, и я тебя не трону. Иначе я напишу на тебя заявление в полицию». А не безразличие – оно умеет и молиться, и плакать, и кричать. Оно умеет все.
